Сегодня про заброшенные северные деревни.
Огромные длинные дома, крепко вросшие в суровую красоту берегов северных рек. В прошедшей экспедиции ‘Общего Дела’ мы жили в одном из домов заброшенной деревни Усть-Нерманка. Не то, чтобы она была заброшена беспросветно: дома стоят законсервированы, закрыты накрепко, сады поросли так, что не пробраться к чёрному ходу. Стекла все целы, хотя домам 100-150 лет. С виду и не верится, что там жила одна семья, разве что если эта семья была из 30-40 человек. Скорее всего, примерно так и было. У этих домов есть хозяева, и часто они из соседних деревень – родня, перебравшаяся в более населенные места, например в соседнюю деревню из 6 домов Защелье, или же в Юрому – там ещё поболе.
Что там внутри, в этих домах? Снаружи видно только занавесочки расшитые, стулья, мельком убранство на стенах. Окна сами высоко-высоко, по нашим меркам 2 этаж в многоэтажке, а сами эти дома одноэтажные. Выглядит величаво и роскошно, с размахом – по меркам сегодняшних горожан, которых комплектуют в считанные квадратные метры.
Как там внутри хозяева все оставили? Как будто уходят навсегда, или как будто вернутся на лето когда-нибудь? я была в разных заброшенных домах по России, и часто видела картину, когда было брошено все как есть, видела даже такое, что ложками словно ели, жили, и тут побросали всё резко в одночасье, и ушли. Вполне вероятно, учитывая все репрессии минувших ста лет.
Когда мы впервые зашли в дом, то в нем было много всего удивительного. Например, в каждой комнате красный угол: в первой комнате вместо икон в нем висела солянка из мятых вырезок из советских журналов: ч/б изображения Богоматери (оказалось, это частая практика вместо икон для советского времени – сами иконы было не достать/чревато последствиями, а в советской периодике в разделе о культуре такие изображения мелькали), репродукция Мона Лизы (которую я сразу перевесила в соседний оконный проем из-за некоторых сомнений в личности Да Винчи, но по приезду домой за это себя корила – надо было сохранить этот отпечаток первичной наивной и чистой тяги русской души в безбожное время к божественному, и оставить Мона Лизу в ряду с Божьей Матерью как было), потускневшее изображение природы – степной дороги (хотя за пределами дома куда не глянь сплошь такая картина вживую), «Троицы» Рублёва, календарь с Суворовым, черно-белое фото героя войны. И сколько искренности и честности во всей этой солянке: даже в этой Мона Лизе, Господи... какая нежность... слов не подобрать, слезы текут. Какое неистребимое желание русского человека жить вечно, обращаться к вечному, терять и снова находить это вечное, и трепетно вырезая из журналов, ставить по главу угла рядом с керасинкой... В соседней комнате в таком же красном углу наравне с этим всем прекрасно уживается гигантский портрет Сталина на ярко-красном фоне под стеклом. Даже не представляю, как надо было его бояться, чтобы он продолжал висеть до наших дней, хотя судя по некоторым следам в быту, в доме кипела жизнь в 60-х, периодически жили и в 70-х, 80-х, и в даже в 89-м, а далее следы жизни, судя по артефактам, прерываются практически до наших дней.
Дом разговаривает с нами, только мы не сразу все это поняли. В другой раз расскажу как ‘читать’ дома, внимать их рассказ обо всех живших там поколениях – то есть о нашей истории, о нас самих.
